Тут у мяне вось што. У расейскім часопісе “Дружба народов” (№ 1, 2006) былі змешчаныя вершы Анатоля Сыса ў перакладзе Любы Турбіной пад назваю “И сквозь слезы мы увидим мир”. Да сваіх перакладаў Люба яшчэ і прадмову напісала, і каментары дадала, якія я тут не публікую. Але… Дагэтуль я сабраў больш за 60 вершаў Анатоля ў перакладзе на расейскую мову. Гэта можна выдаваць па- расейску асобнай кніжкай. Але ці трэба сёння гэта рабіць? Маё меркаванне – трэба! А нехта лічыць інакш…
И сквозь слезы мы увидим мир
Анатоль (Анатолий) Сыс (1959—2005) — белорусский поэт последнего двадцатилетия, ставший живой легендой сразу после выхода его первой тоненькой книжечки стихов “Агмень” в 1988 году в приложении к журналу “Маладосць”. Как-то сразу, изустно, до появления первого отклика в прессе среди читающего люда по Беларуси распространился слух, что пришел Поэт — самые разные люди, поэты и литераторы, никогда ни в чем не согласные, были единодушны — впервые на моей памяти! Действительно, Анатоль Сыс — поэт есенинского склада, обладатель редчайшего поэтического дара, каждым движением души, каждой клеточкой тела — поэт и никто более, потому и такой неустроенный, неудобный, со скандальной репутацией, не сумевший найти себе нишу в реальной жизни.
Он родился на Гомельщине, которая последние полвека дала белорусской литературе целое созвездие славных имен и успел в своих трех прижизненных сборниках стихов сказать самое главное о Белоруссии, о своем времени и о себе — он понимал силу своего дара и ответственно ему служил. Он был патриотом и говорил напрямую — с первых строк первой, самой тоненькой книжечки: “С чего начать? Начну с Отчизны, как и обязан был начать…”
Два года назад, работая над переводами его стихов для издаваемой в Москве Белорусской поэтической антологии, задумалась о природе гения — уже тогда, когда он был жив: что те, к кому применимо это понятие, крайне нежизнеспособны и долго не живут. Они ранимы, незащищены от боли душевной, порою так невыносимой, что они как бы сами стремятся навстречу гибели…И потому трагическое известие о его смерти в начале мая 2005 года восприняла почти как ожидаемое. Конечно, можно сколько угодно искать внешние причины случившегося — и политическая обстановка, и неустроенность быта…
Русскому читателю имя это почти не знакомо, хотя отдельные переводы печатались в сборниках и даже на страницах “Д.Н.” Переводить — всегда сложно, особенно с такого близкого, как белорусский, — поэтика славянского язычества, из которой произрастает талант белорусского поэта Анатоля Сыса, понятна была бы русскому читателю и без перевода, надо только вспомнить, углубиться в нашу общую родовую память — в звуковую стихию, поэтому своей задачей считала оставить как можно больше первозданных авторских слов из чистой криницы праславянской мовы, откуда поэту удалось зачерпнуть свое живительное слово.
Прадмова, пераклад Любы Турбіной. Вершы
* * *
С чего начать?…
Начну с Отчизны.
Как и обязан был начать.
Но напоказ, дитем капризным
зачем же о любви кричать?
Пускай, пускай я повторяюсь—
Но клясться в верности готов
я в сотый раз — и не раскаюсь —
без фальши, без дежурных слов.
Что ж, начинай.
Ты выбрал долю…
сама найдет недоля след.
Перед тобою поле боя —
тут сгинул не один поэт.
Голодный год
Батька мой в тот год голодный
подбирал с земли колосья,
я ищу в молве народной
зерна слов — в многоголосье.
Беспредметные попреки:
будто мы не голодали,
будто нам легко живется —
даже пашню не пахали.
Так скажу:
пашу я мову.
И бывает, в непогоду,
набираю слов замерзлых
горсть—другую: год голодный.
И от хутора к селенью,
клянчу их как хлеба нищий:
за веснянку вправлю косу,
за быличку — хлев почищу.
И от хутора к селенью
и от Пинска аж под Шклов
поголоски кос полесских
с их неповторимым “о”.
Оживляюсь, если стая
надо мной летит, курлыча,
дом родимый окликает:
Кри-чев3, Кри-чев, Кри-чев, Кри-чев…
Оживаю, видя сосны
возле Речицы, где заводь,
будто маме моей кросны
челноком прошили память.
Оживаю.
Оживает
на Полесье тура вздох,
там вода течет живая,
речи пращуров исток.
Пить ее — без утоленья,
под путиной — млечность:
лето, звездное свеченье,
мама — слово — вечность.
Монолог Апанаса Пилиповича
Так, в этой стране не имею я дома,
Вот облако — сяду и в свет полечу
над этой гоморрой, над этим содомом,
ни денег, ни славы — я воли хочу.
И в этой стране не имею я доли,
вот посох и торба, и сотни дорог.
Уйду и загину в заброшенном поле,
И пусть меня судят хоть люди, хоть бог.
Но в этой стране не увидеть мне бога,
Ужасно устроено зренье мое:
Не спрятать под клубок звериного рога —
Не пастыри служат в церквах, а зверье.
И в этой стране не имею я рода
Забыли здесь люди преданья дедов,
Не видят поверх своего огорода,
И детям не дарят на счастье подков.
И в этой стране не имею я песни,
такой, чтобы общей была — и родной
такой, чтоб запела сябрина в Берестье,
а эхо взошло за Днепром, за Двиной…
Так, в этой стране не имею я дома,
вот облако — сяду и в мир полечу
над этой Гоморрой, над этим Содомом,
ни денег, ни славы — я воли хочу,
ведь в этой стране не имею я воли…
* * *
Без меня будут жать
И терять из созревших колосьев
золотые зернята
на Белую землю мою
птицы их подберут
как спасибо за жнивные песни,
кто на крыльях, кто в клюве
их в гнезда свои принесут.
Без меня прорастут
на земле журавлиные гнезда,
как обычай велит,
жнеи их огибают серпом.
* * *
Берестяными трубами в небе гудят журавли,
берестяные крылья укрыли
две звездочки сонные
погляди, моя любая, там — это мы, это мы,
небеса голубые как будто озера бездонные.
О, как складно и вечно ведут караван журавли,
их языческий клекот слагается в песни астральные,
а на том берегу вдруг проснулись в созвездие Львы —
это ты, моя любая,
песни запела купальные.
Змеиный царь
Мой господин Змеиный Царь
ты знаешь как из слова
над огнищем купальских чар
рождается замова.
Мой господин Змеиный Царь
свечением короны
ты путь укажешь нам как встарь
в дубовый храм зеленый.
Мой господин Змеиный Царь
от хищников дубровы
скрывают дивный твой алтарь
без образов и слова.
Мой господин Змеиный Царь
черты твоих обличий
несем мы автору, как дар
и я, и сестры рыси.
Вечным шляхом
Вырастет трава
И траву отыщет роса,
Вырастем мы
И нас отыщут слезы
Терновые и полынные
Одинокие и радостные
Теплые и студеные
И сквозь слезы мы увидим мир
Белый и черный
Земной и небесный
Счастливый и подобный пеклу
но снова вырастет трава
и траву отыщет роса
и вырастут наши дети
Пан лес
Лес — это Храм.
Здесь оробеет Хам.
Лес — это святое место,
для душ заблудших месса.
Имел серебро и золото Крез,
Но если бы он увидел
наш
корабельный Лес
выше варяжских мачт —
поблекло бы серебро его
и золото поржавело
под ноги камнем легло
и смысла совсем не имело,
ведь Лес — это больше, чем лес.
Вам ранили острым сердце,
кровоточит порез
и хочется только смерти,
сдержите остаток сил
дойти, доползти до Леса,
из божьей крови он пророс
страдающим правит мессу.
Он остановит кровь —
такого не смогут люди,
и будто весенний гром,
в вас младенца пробудит.
Жизнь и тем более смерть
изменят свой смысл телесный —
Пан Лес не позволит иметь
чувства, вредящие Лесу:
не надо поганить Храм,
святое не надо рушить.
иначе куда же Хам
придет, чтоб очистить душу?
Владел серебром и золотом Крез,
однако, если бы он увидел
хоть раз
наш корабельный Лес
выше всех вражеских мачт, —
поблекло бы его серебро
и золото заржавело,
под ноги камнем легло
и смысла бы не имело.